Леночка

Первые месяцы

Впервые я увидел Леночку через окно роддома — внутрь в те времена не пускали. Хотя палата находилась на четвертом этаже, удалось разглядеть, что личико у Леночки было красным-красным. Подумалось, что, наверно, она только что много плакала — все дети плачут, — но позже прочитал, что, оказывается, при рождении все малыши очень красного цвета — из-за прилившей крови. И цвет сохраняется сутки.

Во-второй раз увидел уже при выходе из роддома. Когда она очутилась у меня на руках, я поразился — насколько она была легкой. Совсем ничего не весила. На следующий день, взяв её на руки, я понял Лена не так уж и невесома, — не могла же она набрать такой вес за сутки. Наверно, в первый день я просто очень переживал, поэтому и веса не чувствовал.

В первый же день, когда мама и я стали её купать, Леночка закричала и заплакала — просто от испуга, так как температуру воды я тщательно проверил (долго пытался купить градусник для воды, так и не купил — тогда товаров в магазинах не было, но достал у одного приятеля). Заплакала она и на второй день, и на третий. Вообще не любила купаться и привыкала к воде долго. Но в первый раз меня поразила реакция — ожидалось, что ей должно понравиться, но вдруг, совсем неожиданно, ребенок ужасно пугается всего нового. Тогда стало ясно, что психология малышей, о которой столько читал, но не принимал слишком всерьез, действительно существует, хотя казалось бы — подумаешь, открытие. И как долго ей пришлось привыкать к купанию из-за первого стресса!

Кстати, помню, когда мы приехали в Ригу, на дачу — уже летом, я в первый день только окунул ее и сразу же вытащил, так как она опять заплакала — переволновалась в полете (мы прилетели на самолете). Бабушка удивилась — как это так, ведь не так же быстро купать надо — не одну секунду. Пришлось объяснять, что ребенок не очень любит купаться, поэтому не хочется его слишком волновать.

Позже — когда Лена стала что-то понимать и купаться полюбила, придумали мы с ней игру в медвежонка. Из воды теперь ее было вытащить трудно, а слишком долго в ней сидеть тоже не рекомендуется, поэтому после купания приходил «медвежонок» — я брал мохнатое красное полотенце и набрасывал Лене на голову, а затем укутывал и вытирал насухо, приговаривая, что я просто глажу медвежонка, а не вытираю воду. Только так удавалось ее вытащить из воды без особого труда. Веселья было навалом.

Сначала Лену купали в ванночке в комнате — воду я носил в ведре из ванной комнаты, где воду мы в первое время кипятили, но затем стали брать просто горячую из-под крана. Чуть позже ванночку стали ставить в ванной, — когда девочка подросла, и опасность заразиться какими-то болячками от соседских детишек исчезла. Ванночку вешали в коридоре на стене, а так как места там уже не было, то висела она на «проходном месте» — перед входом в ванную. Иногда, когда ее задевали плечом, с грохотом падала на пол.

Но речь идет уже о комнате в огромной квартире на Мясковского, а сначала, несколько дней, Леночка жила в однокомнатной квартирке на Карманицком переулке у родителей Оли — правда, была перегородка, отделявшая часть комнаты. Места было немного, и приходилось тоже изворачиваться, чтобы Леночку выкупать. Но буквально через несколько дней, наконец-то, удалось снять квартиру в Медведково — далеко от центра, зато отдельная квартира, хозяева которой уехали в долгую командировку за границу.

Зима прошла быстро — Лена родилась в самом ее конце, хотя еще и случались морозные дни. В Медведково было очень много зелени, и я старался гулять с ней как можно больше — разумеется, когда стало потеплее. Не помню точно, уже тогда или позже, она начала хватать край коляски ручками и, подтягиваясь, пыталась подняться. Удивительно, какие это были осознанные движения — помню, насколько поразительно четко она это делала: первое, что к чему она приступала, лежа в коляске, — хваталась за ее край и пыталась подтянуться, чтобы оглядеться вокруг. Когда это удавалось — удовлетворенно гугукала. Да, скорее всего, это было уже осенью, перед тем как Лена стала сама вставать. 

Тогда уже было опасно оставлять ее в коляске — запросто могла вывалиться : Ведь голова у ребенка огромная — чуть-ли не треть по отношению к общему телу, поэтому перевешивает, и ребенок вываливатся из кровати, из коляски, просто из рук — об этом много пишут, так как взрослые забывают о необычном центре тяжести. Подобные ситуации крайне опасны для малышей. Но как-то удавалось не давать её свалиться.

Помню, как-то купил я себе очень красивую кофту, и чуть ли не в первый день мы пошли гулять. Стало жарко, и кофту я повесил на нижнюю планку прогулочной кроватки. Не заметил, как кофта куда-то упала. Так и не нашел. Но, наверно, было это тоже уже позже — в сентябре, так как купил я кофту в Риге (в Москве таких не было).

Но помню другие ощущения — никогда до выходов на прогулку с коляской не представлял себе, сколько в асфальте трещин и неровностей. На каждом бугорке коляска подпрыгивает, а Леночка может проснуться. Поэтому ходить приходилось крайне осторожно, приглядывая за трещинами. Возненавидел людей, которые проходили мимо коляски, громко болтая и не обращая внимание на спящего ребенка. Прогонял подбегавших собак. Внимательно следил за машинами — чтобы они не заурчали или не обдали дымом — сколько нового для себя открыл. Раньше никогда не обращал внимания ни на трещины в асфальте, ни на коляски, что мимо проезжают и громко дребезжат.

А Леночка на прогулках либо спала, либо болтала о чем-то — «буль-буль-буль». И, хотя, она, конечно, ничего не понимала, мне нравилось с ней разговаривать. Нес какую-то чепуху — без смысла, — сам иногда смеялся над ерундой, которая получалась: «… и вот пошел дед на реку, глядит, курочка в самолете летит, а у нее в руках книга, а в книге написано, как Робинзон Крузо залез на крышу, глядь, а там пожарная машина уже находится. Пожарные вышли и стали дом поливать, вода льется, лужи вокруг, тут и снег пошел, стали дети снежную бабу лепить. А холодно, как на Северном полюсе. Тут медведица решила лечь на зиму в берлогу…»

Каждое утро нам приходилось бегать на специальную домовую кухню, где выдавали кефир и молоко в маленьких бутылочках. Надо было приходить к открытию, очень рано, так как если придти попозже, то уже кефира не хватало, а он был специальный — для малышей. В магазинах его не было, разумеется. Впрочем, если ходил я, то опаздывать не получалось, так как к 8 утра надо было ехать на работу, до которой я добирался полтора часа ровно. А так как в метро народу было полным полно, то сесть не удавалось.

После еды надо было вымыть бутылочку, потому что новые кефир и молоко выдавали только после сдачи использованных. Горлышко было очень узким, мыть было сложно. По-моему, чащ всего мыл бутылочки я – пропихивал внутрь тряпочку и тряс, пока все молочные следы не исчезали. Лена лежала в колясочке около кухонного стола и с удовольствием наблюдала за мытьём. Не знаю, почему, но ей это нравилось — наверно, журчание воды, блеск посуды… Приходилось вставать немного боком к раковине, чтобы ей было все видно. Одновременно я объяснял, что делаю — мою, тру, вытираю…

По ночам Лена спала плоховато, часто просыпалась, а окончательно вставала около 6 утра. Иногда с мамой укачивали её по очереди по часу. Одновременно разогревали молочко или кефир, чтобы покормить. Поспать почти не удавалось. Ведь после работы и полутора часов езды домой, надо было еще купить продукты, так как у мамы и так забот было полным-полно. А купить продукты было не так-то просто в нашей стране. (С тех пор я и полюбил принимать ванну — укаладывался на полчаса и расслаблялся, чтобы придти в себя после всего этого).

Потом Леночка попала в больницу, где провела пару недель, если не ошибаюсь. Легче без неё не было, так как я очень переживал, а к тому же, каждый день ездил после работы в больницу — просто чтобы с ней побыть. Было тепло, мы сидели на скамейке — Лена у меня на руках, а рядом сидели и курили студенты, а я их отгонял подальше, но эти студенты-медики (!) совершенно не обращали внимания на ребенка. И мы опять с Леной болтали — точнее, я болтал, а она внимательно слушала, как будто бы все понимала.

Потом Лену выписали — она была спокойной и равнодушной — ее закармливали, как и всех детей в больнице, таблетками, чтобы она не плакала и не мешала медсестрам.

Первый год

После больницы, почти сразу мы поехали в Ригу на дачу. Перед отъездом помню смешной эпизод. Лена лежала на спине в кроватке, а я нагнулся или присел, но вдруг непроизвольно широко зевнул. Лена с интересом уставилась в открытый рот — никогда подобного не видела. Тогда я решил его не закрывать, — ведь ей интересно. Тут-то, через полминуты разглядывания, она разрыдалась от страха — впервые видела папу в таком положении — какая-то страшная темная пещера вместо лица. Ужас!

Первый месяц в Риге жили мы на даче вдвоем — иногда приезжали гости. Размеренная жизнь — даже радио не было первые недели. Лена лежала на веранде в кроватке. Мы ходили с ней гулять (коляске по лесу было не проехать — на руках ездила, конечно). Каждый вечер грел воду и мыл ее. Что-то не помню, когда именно мы с ней были на даче у подруги моей мамы — немного дальше от города, но гораздо ближе к морю В этом году или в следующем? Видимо, в следующем, так как в этом мы пробыли все время на даче родителей. Родители мои приезжали редко, привозили продукты.

Однажды привезли щенков — они родились у собачки Джольки. Щенки ползали около кроватки, — черные, мохнатые, — а Леночка, лежа на животе, не отрывалась от них взглядом. По-моему, весь день, пока собачки пробыли на даче, она так и провалялась, глядя на них, даже кушать не хотела. Так и засыпала, лежа на животе, разглядывая собачек, а проснувшись, продолжала глядеть, не отрываясь, пока они не уехали.

Питались мы «по науке». Я старался давать разные супчики, готовить разнообразную еду. Считал количество витаминов. И перестарался — накормил ягодами, у Лены начался диатез. Причем сначала я решил, что ее комары покусали — красненькие точки на щечках. Щечки стали красными, в небольших точках, как от укусов комариков. Честно говоря, я не придал этому значения и уехал в Москву, так как мой отпуск закончился, — надо было деньги зарабатывать на кинофестивале.

Лена осталась на даче с мамой — на смену приехала мама. Через несколько недель вся покрылась сыпью — особенно щечки и ножки. Если бы я вовремя сообразил, что первые красные точки, это не укусы комариков, а следствие моей «диеты по-научному», то ничего и не было бы. А так долго пришлось потом заниматься лечением — и ножки мазали, и перевязывали, и мази доставали. А главное, ножеи чесались и покрывались коростой. Пришлось также резко ограничить ребёнка в еде — одно время давали только гречневую кашу с молоком, и все потому, что летом я перекормил ее ягодами. Слава богу, все окончилось благополучно.

Затем я снова приехал на дачу — у Оли отпуск закончился, а мне летом было довольно легко отлучаться с работы. Возвращались мы из Риги, сидя в самолете на местах, специально отведенных для самых важных персон — билеты доставать было сложно, приходилось показывать удостоверение работника партии и врать, что срочно вызывают на работу в Центральный Комитет — тогда это были магические слова, которые открывали все двери. Во время первого полета Леночка пролежала оба часа на специальном столике и проспала. Я боялся, что у нее заболят ушки, но она никак не прореагировала на набор высоты и снижение. И впоследствии, во время полетов она всегда спокойно спала — кто-то рассказавал, что уменьшение давления помогает расслабиться — что-то в этом роде.

В сентябре 1983 года, в Москве, Лена опять ходила гулять в коляске, — она уже сидела и даже пыталась встать. Еще летом, в Риге, когда я уехал на три недели и затем вернулся, я взял ее на руки, придерживая за головку — чтобы та не откинулась назад — как это я делал раньше, а все вокруг рассмеялись, потому что она уже прекрасно держала головку сама. А вот осенью начала садиться (или немного раньше). В октябре — почему-то запомнил, что был октябрь, на моих глазах, она, держась за спинку кроватки, пыталась подняться на ножки, у нее ничего не получалось — она уже несколько дней пыталась это сделать, но без результата. Вдруг  вскрикнула от напряжения — как штангисты, которые вскрикивают, поднимая тяжелую штангу, и, не переставая вопить от натуги, покраснев, делая упор на ножки, ухватившись за спинку, резко встала. В последний момент казалось, что она сейчас рухнет под тяжестью тела, но Леночка крепко стояла и гордо поглядывала вокруг.

С тех пор она стала вставать всегда — и когда надо было ложиться спать, и когда надо было есть. Когда Лену укладывали, ребенок всегда шебуршился, вскакивал, веселился. И так продолжалось, пока сон буквально не укладывал ее на кровать. Однажды, когда она в очередной раз села, не желая лежать, мы решили не обращать внимания, и через десять минут бормотания, она вдруг затихла. Заглянули заглянул в её уголок (отгорожнный шкафом) — Леночка спала сидя. Голова свесилась на грудь, ручки были сложены на коленях. Вид был уморительный — она так и не захотела лечь. Сидел такой белоголовый комочек в синей распашонке, с большой головой, упавшей вперед на грудь.

Кстати, в мае, когда ей было 3 месяца (помню, потому что это были самые тяжелые дни — приходилось вставать, бегать за едой, ехать на работу на другой конец города, затем мчаться на такси на другую работу — тратя столько же, сколько зарабатывал, но надо было показать себя, чтобы на новую работу взяли на постоянную ставку и так далее), я вернулся домой буквально ошалевший от усталости, и увидел, что ребенок лежит и пристально рассматривает ножку, поднесенную к самым глазам. Затем она подняла вторую ножку, затем укусила себя за пальчик на ноге. Делала она это с поразительным интересом, больше ничего в мире для нее не существовало. Она впервые открыла для себя существование ножек, да еще подчиняющихся ее приказам. Это был исследователь, проверяющий реакцию этих двух штучек на различные раздражители. В этом возрасте человек начинает что-то исследовать.

Потом Лена научилась ходить — сначала очень осторожно и падая на каждом шагу, а затем, все лучше и лучше. Но даже когда она уже умела ходить и неплохо держалась на ногах, предпочитала все равно ползать на четвереньках — так получалось резвее и гораздо удобнее: попа задиралась вверх и ребенок быстро семенил ручками и ножками, бегая, как маленький щенок. Мне даже стало не по себе — а вдруг какие-то проблемы с развитием. Но сестра Оли успокоила — любой ребенок сначала начинает бегать на четвереньках — так удобнее, но этот этап проходит весьма быстро.

Растём

Если не ошибаюсь, в феврале 84 года, когда Лене исполнился год, мы переехали на улицу Мясковского, где получили комнату в большой коммунальной квартире - благодаря случайности - еще летом я совершенно случайно узнал, что по закону мы имели на нее право, но никто об этом никогда нам не рассказывал. И через несколько месяцев бюрократического процесса мы все-таки с триумфом въехали в свою комнату, хоть и с кучей соседей, но свою.

У Лены был свой угол - отгороженная шкафом часть комнаты. Шкаф отделял ее от кухоньки и остальной комнаты. Между шкафом и стенкой была повешена занавеска. На шкафу была наклеена огромная афиша из чешского мультфильма про большую собаку. Огромный сенбернар лежит перед миской еды, а вокруг стоит группа смешных человечков. Сколько сказок про эту собачку было рассказано вечерами!! Каждый день Леночка просила сказку про "большую собачку", а затем засыпала, глядя на афишу.

Еще она любила сказку про Леночку, к которой в гости на день рождения пришло много-много зверей - героев сказок. Там были и Зайчик-побегайчик, и Волчок-серый бочок, и Заяц-хвастунишка, и Лягушка-скакушка, и Лягушка-Фроги (из одной английской сказки), и волк Акела и десятки других зверюшек. Только перечисление гостей занимало несколько минут, причём доставляло особенное удовольствие. Все звери собрались, танцевали, пели, рассказывали сказки, собирали цветочки, катались на лодочке и так далее. Эту сказку рассказывал каждый день.

Но человечек не любил засыпать. После сказки, когда полагалось спать, Лена просила пить, затем писать, затем какать, затем снова пить и так далее. Таким образом она оттягивала момент сна, но она и не подозревала, что все эти фокусы уже были давно описаны в детских книгах и разгаданы взрослыми. Наверно, ей казалось, что никто и не догадывается о ее блестящей находке - изобретении способов не засыпать.

Но спала она неплохо, не так, как в первые месяцы жизни.

Затем Лена пошла в ясли, позже в детсад. Ясли были далеко от дома, но садик почти рядом. В яслях Леночка подружилась с мальчиком по имени Олег Разумнов, с которым они вместе гуляли, когда шли из садика домой. Я редко отводил её в ясли и забирал ее из яслей. Как правило, отводила и приводила её мама. Но когда это случалось, мы по дороге домой шли мимо каменного парапета, на который я Леночку подсаживал, а она по нему бродила взад и вперед, а затем соскакивала, сначала долго готовясь к прыжку. Позже, когда мне пришлось проходить мимо этого места, меня очень удивило, что от края парапета до земли было совсем невысоко - буквально сорок сантиметров. И, однако, каких трудов стоило ребенку залезть на него и прыгнуть. И мне тогда парапет казался высоким.

Так же произошло и с большой афишей около кинотеатра "Октябрь". Лена, гуляя, если мы доходили до этого места (впрочем - редко), любила гулять под этой афишей - проходя под ней в одну и другую сторону. Она при этом нагибалась, а я смеялся и убеждал ее не нагибаться: "Не бойся, ты не ударишься, там много места". Но Лена все равно упорно нагибалась, хотя между макушкой и низкой планкой афиши оставалось сантиметров десять даже при ходьбе. Сейчас просто удивительно, как она там помещалась в этом пространстве - причем никакого ремонта не было там не было - высота совершенно не изменилась. А расстояние до земли такое маленькое, что не верится, что девочка там ходила.

Помнится милый случай — первый раз в младшую группу Лену отводила мама. Нас предупреждали, что дети в первый раз, расставаясь с мамой, заплачет — мол, отдали в чужие руки, бросили... Но Леночка не заплакала, потому что привыкшая ко всему воспитательница сумела быстренько её отвлечь. Зато в конце первого дня, когда Оля за дочкой пришла, ту вывели из зала, и у Леночки глаза на лоб полезли от увивления: - Мама!!! Только и ахнул с изумлением и обрадованно ребёнок. Такое впечатление, что малышка, увидев маму, сочла, что вот ведь, я тут весь день копошилась, играла, спала, а мама, оказывается, всё это время сидела в той же комнате, где я с ней попрощалась утром. Надо же, что ж я ни разу даже не вышла из зала!

Болезни

В возрасте от года до 4 лет, мы часто ездили в поликлинику. Поликлиника была особенной - в ней были лекарства, вежливые врачи и не было очередей. В отличие от других поликлиник, где все было наоборот. Но поликлиника Леночки принадлежала ЦК КПСС, поэтому там было всё или почти всё. В поликлинику мы ездили на массаж - нам его прописали бесплатно, правда, все равно немного платили лично медсестре, но совсем немного. Ездили на осмотры, на получение справок о том, что перестали болеть и можем снова ходить в детский сад и тому подобное. Фамилия врача была Иркина, а звали ее Генриетта Павловна.

Помню, когда мы появились в первый раз, я стал Леночку раздевать для осмотра, приговаривая: "Не бойся!!". В ответ Генриетта Павловна довольно сурово сделала мне внушение: "Не надо говорить, что она не должна бояться. Она ведь сначала не боялась, а Вы, своими словами, вызываете подозрение, что все-таки что-то неприятное нас впереди ожидает, вот она и начинает бояться". Меня, помню, опять очень озадачила детская психология - ведь, действительно, ребенок и не собирается бояться, - ну, раздевают его в кабинете - мало ли что. И тут ему говорят: Не бойся! Ага, значит впереди - что-то неприятное. Вот так формируется рефлекс боязни перед врачами.

В другой раз, когда мы прощались, я, держа Леночку на руках, произнес: ну, скажи "Ата-ата-ата". Леночка послушно произнесла, так как она знала, что это слова прощания. Генриетта Павловна сурово на меня посмотрела: "Родитель, это на каком языке? Вы ее должны языку учить, а не под нее подстраиваться". Но тут она была не права. Просто в Риге это слова прощания, вроде: "Всего доброго, до следующего раза", и я совершенно не знал, что по-русски этих слов нет, я был уверен, что это русский язык, а не влияние латышского. Поэтому я произнес: "Как на каком? На русском!" - "Впервые слышу" - отрезала Генриетта Павловна, а Леночка вдруг повторила: "Впелвые слышу!!" и мы с Генриеттой Павловной рассмеялись.

В поликлинику ездили на троллейбусе. Днём те ходили полупустыми, и можно было расположиться на сиденье, поглядывая в окно. По вечерам, однако, надо было в троллейбусы втиснуться и пробиться к сиденью. Впрочем, место всегда уступали - при виде человека с малышом на руках кто-нибудь обязательно вставал. Довольно быстро Лена запомнила маршрут, хотя нельзя сказать, что мы очень уж часто бывали у врача, (хотя и не так редко, как хотелось бы). Однажды, когда я о чем-то задумался, именно Лена вдруг произнесла: -"Плиехали!" Не помню, сколько лет ей было, но меня удивило, что она поняла, что едем в поликлинику и сообразила, что уже была наша остановка.

В поликлинике приходилось долго раздеваться, потом так же одеваться - муторно и очень неприятно при морозах. Лена в это время обычно что-то рассказывала, а гардеробщица умилительно слушала и задавала вопросы, а когда Лена появлялась, это гардеробщица всплескивала руками и приветствовала Леночку: - Опять ты к нам в гости! Имя ее я уже забыл, она скончалась еще до отъезда в Аргентину - старенькая была.

А однажды Лене подарили красивейшие ботиночки, привезенные кем-то из Ирана, по-моему, привёз их муж олиной подруги. В то время достать красивую одежду и обувь было очень сложно, а тут новые ботиночки, зеленые с желтыми полосками, очень мягкие и без шнурочков - мечта. (Одеждой все менялись - когда ребенок подрастал, хорошие вещи отдавали друзьям, но обувью менялись крайне редко – предпочитали новую, чтобы походка не портилась от стоптанной, как бы ни трудно и ни дорого обувь обходилась). К сожалению, ботиночки были великоваты, но Лена их все равно носила – они были очень удобными. И вот однажды, когда мы ехали домой в переполненном троллейбусе и стали выходить на своей остановке в начале Арбата, нам еле-еле удалось протиснуться и буквально вывалиться наружу. И только тут я увидел, что одного ботиночка нет - он свалился с ножки в толчее (у людей пуговицы отлетали в тех давках!). Троллейбус не трогался с места, так как входили люди, и я попросил стоящих людей: "Поищите ботиночек - там должен лежать, где-то около входа" (мы сидели чуть-ли не на первом сиденье). Люди как стояли, так и стояли. Помню, что меня возмутило, что никто даже под ноги не посмотрел, хотя прекрасно все слышали мою просьбу осмотреться. И сколько я ни просил, - никакого результата. У меня сложилось впечатление, что народ тихо радовался - вот, мол, такие разукрашенные, не то что мы, пусть без своего иностранного ботиночка походят.

До дома мы добрались без приключений - метров триста я пронес Лену на руках, оставил дома с мамой (Лена, приходя домой, всегда ей что-то рассказывала. Разобрать, что именно означало лопотание, было сложно, но постепенно стали понимать, но это обычное дело — кроме родителей, никто не может понять, что ребёнок в этом возрасте пытается до взрослых донести). Итак, оставив её дома, побежал в сторону Кремля. Дело в том, что наша остановка была практически последней. На следующей все выходили, а затем пустой троллейбус долго шёл вокруг Кремля, и только опять на Манежной площади в него набивались люди.

Номер на боку троллейбуса я запомнил, успел дойти до остановки и, когда троллейбус подошёл, - совершенно пустой, - вошел в него и стал искать. Ботиночка не было! Кому он мог понадобиться? До сих пор тайна. И до сих пор жаль, что не сообразил проехаться по этому кругу – заняло бы минут двадцать – наверняка где-то у остановки валялся, а то и был выставлен где-нибудь на видном месте. Всего-то там было три или четыре остановки, да и вывалиться мог он только на первой, где все люди толпой выпадали наружу.

С врачами связано и еще одно событие. Еще в самом раннем возрасте на головке у Лены появилось маленькое пятнышко, которое стало расти и превратилось в довольно большую шишку. Сначала никто и внимания не пятнышко не обратил, но потом показали врачу, который сказал, что это очень распространенная вещь - ангиома, что надо провести простейшую операцию - прижечь холодом ("криоприжигание", кажется). Делали операцию в больнице на Садовом кольце – неподалеку от площади Восстания. Леночка приехала туда с нами на коляске, там путешествовать от нашей квартиры было от силы полчасика. Коляску оставили около входа, пошли внутрь, где ожидали в очереди с десяток таких же бедняг с шишечками. Когда пришла наша очередь, молодой человек, подхватил Леночку и со словами: "Мамаша, папаша, отдохните минут пять!", исчез за дверью кабинета. Лена не заплакала - хотя чужой дядя забрал ее с собой. И только через минуту раздался дикий рёв - прижигали пятнышко. Так как рёв повторялся регулярно - до нас прошло уже много детей, мы не испугались, но жалко было её до слез. А через секунду тот же парень, наверно, студент-практикант, вынес её, плачущую, всю в слезах. Долго пришлось утешать, потому что, наверно, все-таки очень больно было. Странно, почему дети не плакали, когда видели, что все, кто исчезает в кабинете, возвращаются в слезах. Сидели спокойно и обреченно. Но в коляске ребенок успокоился и снова веселился от всей души.

Вообще-то, если бы вовремя подумали, что шишечка – это важно, то у Лены не осталось бы следа на головке. С тех след это стал незаметен, но когда она была маленькая, лысинка была видна – волосики были редкими, а след занимал огромную площадь, чуть ли не полголовы. И сколько не убеждали окружающие, что человек растет, а лысинка остается такой же маленькой, при взгляде на головку всегда пробуждался страх – вот какая лысина будет! Но уже через несколько месяцев практически ничего не было видно, хотя окончательно она так и не исчезла.

Санаторий

Кроме поликлиники, в моей работе были и другие прелести - например, санатории для детей. Мне не удалось устроить Лену в спец. детский сад – хотя я посетил пару или тройку садиков ЦК компартии – то ли мест не было, то ли "чином не вышел". Слава богу, что хоть удалось её устроить в обычный садик без очереди, опять же благодаря работе. Но санаторий и больницы, в которых Леночка побывала, все-таки принадлежали партии, поэтому были они раз в десять лучше обычных.

Первый раз Лена отправилась в такой санаторий, когда ей было примерно три годика. Оттуда пришла открытка, с ее непонятным рисунком и подписью, сделанной воспитательницей, что, мол "у меня все в порядке, мне здесь очень нравится". Было известно, что группы в обычных санаториях состояли из 40 детей, а в этом – всего 15, причем на двоих воспитателей. Внимания уделялось детям много, о них неплохо заботились, они играли, а заодно избавлялись от болячек. Когда настала пора встречи (кажется, через три недели), дети приехали на автобусе к поликлинике. Лена выскочила из автобуса - в пальтишке и шапочке, раскрасневшаяся, веселая, с округлившимся личиком, и сразу же закричала: "Папа, а что это ты мне открытку прислал, где зайчик с головой, как у мишки".

У ребёнка удивительная реакция. На открытке был изображен зайчик, держащий в руках маску медведя и смеющийся над удирающим волком, который этого "медведя" перепугался. Мне казалось, что смысл рисунка если и не будет ясен для трехлетнего малыша, но все равно вызовет смех. Смех-то открытка вызвала, только не потому, что малыш понял шутку, а потому что удивился, как это заяц, а голова у него в руках, да еще медвежья. И пока мы ехали на троллейбусе домой, Лена на все вопросы про еду, про друзей, про мультфильмы и так далее, отвечала односложно, а затем с хохотом возвращалась к той же теме: "Папа, ну что ты за открытку прислал..."

Позже, перед отъездом в Аргентину, когда я работал на выставке в Африке, Леночка снова отдыхала в санатории Красные Поляны (кажется он назывался так). К сожалению, пробыла она там немного, не по своей вине, конечно, – а ведь там был зимний бассейн. Но она попала в больницу, о чём я не знал — тогда связь с другими странами была весьма сложна, так что ничего не могу сказать об этом эпизоде.

Забирать её из санатория я приехал на такси. Стоял поздний вечер, было снежно и холодно. Остановились около территории санатория (дальше такси не пустили охранники). По снежным дорожкам прошел к ближайшему зданию. Невероятно красиво было – тишина, елочки в снегу, светящееся здание. Подойдя к нему, первое, что я увидел – были огромные окна во всю стену, а за ними бассейн, в котором, несмотря на позднее время, плескались ребятишки. А за окнами – снежный лес, с ёлочками, блестящей луной, звездами. Вышла Леночка (я заранее позвонил и предупредил, что ее забираю). Мы оделись, попрощались и поехали назад.

По дороге я спросил, хорошо ли Лена поужинала, на что она ответила, что хорошо и рассказала, что на ужин был виноград. Разумеется, виноград был после еды, но сказано это было таким обыденным тоном, что ясно стало, что виноград дают если не каждый день, то часто.

Таксист спросил у Лены усмехнувшись: – А икру черную на ужин не давали? На что Лена, приняв вопрос всерьез, ответила: – Сегодня нет. А я её и не люблю.

Н-да!!! – Только и покачал головой шофер. Дело в том, что он видел, в какой санаторий мы приехали. А у обычных детей не только винограда, но я яблок зимой не было. Взрослые про икру и думать забыли, а дети и не знали, что это такое. Мне даже стало стыдно, что мы такие важные, что у Лены уже есть пропуск в поликлинику – в нашей стране пропуск означал многое, а тут у ребенка с шести месяцев отроду уже пропуск был!

Моя работа

Вообще-то, с работой связано много воспоминаний. Иногда, по субботам и воскресеньям мы ходили туда обедать (там прекрасно готовили, а детей работников охрана пропускала). Мы гуляли, иногда (очень редко), заходили в заопарк, а на обратном пути обедали в нашей рабочей столовой – там жили студенты, поэтому столовая работала и в выходные. Но студенты были не простые, а партийные руководители, поэтому еда была не такая, как в обычных столовых, да и не такая, как дома – продукты не те.

Однажды обедали мы с коллегами (правда, это было в другой нашей столовой – подальше от дома, в другом нашем здании, не помню, почему мы там с Леной оказались). Напротив Лены сидел Олег Горин – наш начальник. Передние зубы у него выдаются вперед, причем они очень большие. Нельзя сказать, что это его уродует – но придает характерный вид.

Итак, Лена молча ела (или отвечала на вопросы), а затем вдруг сказала: – А дядя Олег на зайчика похож, правда!

Все покатились со смеху, кроме самого Горина, который просто ничего не понял. Он тупо посмотрел на Лену и недоуменно спросил: – А почему я на зайчика похож? У меня же уши маленькие. Причем видно было, что он не притворяется, а на самом деле не соображает.

А Лена серьезно ответила: – А у Вас зубы очень большие – как у зайчика!

Горин покраснел, как рак, а остальные загрохотали на все столовую без какого-либо уважения к начальнику, да так, что окружающие обернулись.

На Новый Год Лена ходила ко мне на работу на ёлку, которую устраивали для детей сотрудников. Однажды вызывали детей на сцену, прося их прочитать стихотворение, а за это полагался какой-то приз – то ли шоколадка, то ли мандаринчик. Долго я уговаривал Лену – сходи, прочитай стихотворение. Наконец-то, ребенок с неохотой согласился. Лена поднялась на сцену, где в центре, около микрофона, толпились детишки, с выражением гнусавя стишки на весь зал. Постояла Леночка где-то около краешка и с гордостью вернулась. Я укоризненно произнес: – Ну, что же ты. Так и не захотела рассказывать стишок? Лена с удивлением ответила: – Как не захотела? Я же рассказала.

Человек просто пошел, рассказал стишок, раз его просили, а слушает ли его кто-то и слышно ли его – это уже не суть важно.

Потом начался спектакль, где происходили страшные события – то ли баба Яга гонялась за Красной шапочкой, то ли Серый Волк хотел съесть Снегурочку. Лена заплакала от страха, и я понес её из зала. На выходе мы столкнулись с моим Самым Главным Начальником, который попытался взять девчушку на руки, но та заорала и крепко за меня уцепилась. Начальник задумчиво произнес нечто, вроде: "Вот как наши люди держатся за свои идеалы". Так как сказал он это совершенно серьезно, даже ответить в шутку было нечего.

А потом Лена снова немного простудилась, сидела на окошке, смотрела во двор, где какой-сосед вынес ёлочку (праздники заканчивались), а я сочинил для нее стихотворение про зиму, и снег, и елочку, и простуду... Стихотворение, впрочем, никто не оценил, хотя, по-моему, очень неплохое.

Весной 1986 года меня послали на два с половиной месяца в командировку в Португалию. По возвращении, тем же летом Лена оделась в кучу новых одежд – два джинсовых сарафана, брючки, блузки, платьица, маленькие кроссовки, свитерки и куча другой одежды – всего и не упомнить. Тут уж она стала самой разукрашенной во дворе и во всем квартале (по меньшей мере, среди тех детей, что выходили гулять – неподалеку стояли дома номенклатуры, где одевались не хуже, если не лучше, но тамошние дети до простых смертных не снисходили). Один сарафанчик застегивался на красные застежки в виде растопыренной ладошки, а второй –  тоже красные застежки, но в виде рыбок. Причем джинсовая ткань была разная – один сарафан был темно-синим и плотным, а другой голубым и более легким. Были и куртки – от летних до осенних, очень теплых. Одеждой мы были обеспечены на годы вперед, что было крайне важно в те времена.

С Леной и работой связано много воспоминаний, к сожалению, не удалось осуществить одну задумку – дело в том, что два раза в год в стране торжественно происходили парад и демонстрация на Красной площади. Самым почетным считалось стоять на трибуне среди гостей и махать проходившим демонстрантам. Трибуны обогревались снизу, так что холодно даже на ветру не было. Мы же всегда находились среди почетных гостей – точнее, один или двое из наших коллег, в качестве переводчиков. Обязанность считалась не самой привлекательной – в праздник надо рано вставать и куда-то спешить... Но те, у кого были дети возраста лет 7-11, сами предлагали себя на дежурство в этот день. Ведь для ребенка было невероятно почетно постоять на главной трибуне страны в стремлении самоутвердиться и показать себя в глазах двора и школы. А тут можно было небрежно бросить после праздников: – А я 1 мая (или 7 ноября), на трибуне была на Красной площади! Это был высший шик и предел мечтаний. Вряд ли я ошибаюсь, так как видел, как дети сотрудников гордились присутствием на трибуне. Детям всегда нравится быть первыми, а тут такая возможность.

Сам-то я на трибуне во время демонстрации был раза два, а вот Лену так и не удалось сводить – тогда она была еще маленькая и её это не заинтересовало бы, а когда подросла, демонстраций уже не стало, да и я там не работал уже, впрочем и заведения не стало.

На даче

Летом мы всегда ездили на дачу в Ригу. Как правило, тдыхали на даче моего отца, а один раз на даче одной подруги моей мамы.

На даче подруги произошел смешной эпизод - Лена, тогда еще очень маленькая, однажды никак не хотела засыпать, что-то у нее болело или просто не в настроении была. Плакала, была не в настроении. Я стал хлопать в ладоши, отвлекая ее внимание. После пары хлопков Лена, которая при первом хлопке замолкала, вновь разражалась плачем, а как только я прекращал хлопать, замолкала. Тогда я стал внимательно на нее смотреть, и как только видел, что она сморщилась и сейчас зарыдает, начинал хлопать, а потом прекращал. И Лена замолкала. Но почти сразу же снова принималась громко плакать.

Наконец-то, она уснула, а перед этим развеселилась, уловив что-то веселое в хлопках и уговорах не плакать. Я вышел из комнаты и увидел, что хозяйка дачи смотрит на меня с ужасом: она слышала звуки, но ничего не видела, поэтому у нее создалось впечатление, что я сильно шлепаю дочку, та начинает орать от боли, я перестаю бить, девочка замолкает, а я снова принимаюсь за избиение! Тогда хозяйка мне ничего не сказала, но только через несколько дней моя мама решила со мной поговорить с целью объяснить, что, мол, нельзя так издеваться над девочкой и так долго ее шлепать. Тогда все и разъяснилось. Но на хозяйку я не обиделся - она же считала, что защищает маленькую девочку.

На даче было много других веселых моментов - и дружба с большой собакой по имени Портос –  весьма суровый пес, сидящий на привязи, но снисходительно относящийся к детям. И сбор ягод, после чего человек приходил весь залитый черничным соком. И внучка тети Шуры (имени не помню), которой было лет шесть, которая считалась командиршей и руководила всей детской компанией. Однажды она даже уронила Лену с кровати, играя с ней – Лена была уже достаточно большая, они что-то вытворяли, потом я услышал глухой удар и рев Лены, а внучка тети Шуры вылетела из дома и удрала. Все обошлось – падение, в разгар игры, с низкой кровати на деревянный пол для трехлетнего ребенка – не самое страшное приключение. Через час снова возились вместе (правда, девочка получила нагоняй и от бабушки, и от меня и дала слово больше Лену не поднимать). И маленький мальчик, бывший в Риге в гостях у бабушки с дедушкой, который сдружился с Леной, и они вместе купались и играли в песке. Каждое утро начиналось с их трогательной встречи. И вода, которую мы оба носили от колонки – я в двух больших ведрах, а Лена в маленьком ведёрке. Колонка была довольно далеко, но Лена ходила по воду регулярно и не ленилась.

Ходили однажды на море – когда жили на даче моего отца – только один раз, если не ошибаюсь. Лена вернулась уставшей до невозможности, завалилась спать без ужина и проспала до утра. Дело в том, что до моря было далеко, зря отправились в поход. Помню, шагали туда часа два, а на море было ветрено, прохладно – не до купания. Посмотрели на волны и побрели назад.

Купались на озере и в речке. Катались на лодке и даже однажды ловили рыбу с соседом –  правда, недолго и ничего не поймали.

Мыться в горячей воде ездили иногда в Ригу, где Лена после бани любила играть с огромными мягкими игрушками.

В Риге ходили в зоопарк, гуляли в лесу около дома. Однажды ходили туда со Светой, дочкой моей подруги Инны. Это было в 87 году – перед отъездом в Аргентину. Тогда в лесу, ближе к зоопарку, располагалась большая детская игровая площадка. Тогда я сделал много фотографий – Лена катается на паровозе, Лена на карусели и так далее. Света рассказывала анекдоты, а Лена просто заливалась от смеха, хотя не думаю, что много понимала, но Света и остальные хохотали так заразительно, что и Лена не отставала. К тому же она, как молоденький жеребенок, выскочивший впервые на травку после зимы, как только вошла в лес и увидела поляну, завизжала от радости, повалилась на траву и стала по ней кататься. И хотя была она в чистой одежде и шли мы гулять в парк аттракционов и кататься на детской железной дороге, останавливать ее я не стал, настолько ей было здорово.

Примерно тогда же Лена впервые занялась своей внешностью и отхватила ножницами прядь волос, свисающих на лоб. При первом же взгляде на нее это было видно, причем вид был еще тот – "я у мамы дурочка", но ребенок смотрел с гордостью и не мог сообразить, почему все вокруг в ужасе – а если бы ножницами себе в глаз, а если бы отрезала кусок кожи и так далее... Но она впервые пыталась улучшить свою внешность.

Иногда Лену наказывали – предметом наказания служил ужасный широчайший белый ремень. На самом деле, не такой уж широкий и не такой уж ужасный, но Лена его неимоверно боялась (выяснилось позже, но я не знал, что он наводил страх, иначе бы не пользовался им).

Отшлепал я ее этим ремнем несколько раз, причем не со всей силы, конечно, но воспоминания остались надолго. Как правило, угрозы отшлёпать хватало, чтобы человек брался за ум. Но дети тут все одинаковы.

Аргентина

А зимой 1986 года мы уехали в Аргентину, где очутились прямо перед Новым Годом, и праздник справляли на даче фирмы. Лена, хотя приехала из Союза, одета была лучше детей, находившихся в Аргентине уже много месяцев, и это бросалось в глаза – на работе мне сразу сказали, что Лена вызывающе одета – "не по чину" (трудящиеся экономили на всём, дабы довезти трудовые доллары до Родины и там уж их разумно потратить). Замечание «буржуях, которым деньги некуда девать», так поразило, что немедленно была нанята нянька для Лены – с целью учить язык и с целью в дальнейшем отправить Лену в детсад. Мама тогда не работала, так что о дочке заботиться могла, но главная (и единственная, наверно) цель ставилась простая –  изучать язык. И няня, и детский садик были платными, так что мои коллеги и их жёны от зависти заболели и померли.

Учительница-няня – Грасиела, возилась с Леной месяца два или три, заложив основы испанского. Потом Лена отправилась в садик « Colorin Colorado », где в первые дни всё равно почти ничего не понимала, но не отчаивалась. Какого-то нежелания не ходить в садик не было. У нее появились друзья – девочки и мальчики из садика, они там занимались своими делами, с кем-то ругались, с кем-то встречались даже после садика, ходили на дни рождения друг к другу.

В первый день, после возвращения из садика, я спросил, как прошел день, Лена рассказала, что было очень интересно, что они готовили какую-то сказку – впрочем, она совершенно не поняла, какую именно, зато, повторю, совершенно не отчаивалась.

(Чуть ли не на следующий день после ее первого дня в садике до меня донесли неудовольствие начальства, которому сразу же доложили, что гордая Леночка в форменном детсадовском халатике пошла в садик. Официально это не запрещалось, но не рекомендовалось, я послал начальство подальше. Меня оно невзлюбило).

Впервые стало ясно, что Лена уже знает язык, когда она в городском парке ругалась с каким-то мальчиком за очередь на качелях – тот обзывал ее, а она в долгу не оставалась: метко и с ехидством бросаясь колкими и язвительными замечаниями без какого-то ни было акцента.

А примерно через пару месяцев после того, как Лена пошла в садик, там отмечали праздник – в честь Дня Независимости. Лена играла роль Испанской дамы, которая стояла среди народа, слушающего провозглашение независимости, и что-то там комментировала. В белой блузке, красной юбке, перепоясанная синей лентой – ну прямо российский флаг. Прическа была стилизована под старинную, с буклями по бокам. Губы и глазки накрашены, щёчки подрумянены. Действительно, настоящая дама. После «провозглашения независимости» (маленький мальчик с нарисованными усиками героически размахивал флагом, а дети кричали «ура»), все спели аргентинский гимн, в том числе и Лена – заметил, что она не просто открывала рот, а с энтузиазмом пела по-испански. И еще она выучила гимн садика – который иногда напевала и дома. Слова Colorin Colorado звучали в припеве гимна, и Леночка с гордостью их повторяла.

А ходила она, кажется, в «клубничную» группу – две группы назывались по цветам радуги, а третья была «клубничной». Но не помню, может быть в другую.

Там же, где она ругалась с мальчишкой, на центральной площади городка, была детская площадка, где мы часто гуляли. И стояла там невысокая вышка с покатым спуском – надо было сесть и поехать. Так вот, Лена никак не могла решиться съехать по этой пологой горке. Залезала на вершину (метра три), смотрела вниз, даже садилась, держась руками за бортики, но отпустить ручки и поехать вниз так и не решалась. И сколько мы ни приходили туда, так ни разу и не съхали, гора осталась непокоренной. А через два года, когда мы на несколько месяцев вернулись в этот город и пришли в этот же парк, Лена подошла к горке, быстренько взобралась по ступенькам вверх и без размышлений скатилась на попе.

Я спросил, помнит ли она, как она раньше боялась кататься с этой крутой горки, но Леночка совершенно об этом забыла.

Смешно было и в поликлинике – мы привыкли к тому, что в общественных заведениях нельзя шуметь, надо вести себя тихо и прилично, а в Аргентине никто не обращал внимания на бегающих по коридорам, прыгающих, орущих во весь голос детишек. Поэтому, когда Лена сидела тихо, – как она привыкла в Москве, – все поглядывали на нее и, кажется, жалели – вот, мол, такая больная, что и попрыгать не желает.

Зато во время поездки на родео Лена повеселилась. Она бегала с одним мальчишкой, кормила яблоком ослика или пони, каталась на нем. Была она в белом свитерке с красными яблочками, привезённым ещё из Португалии, и я шутил, что сейчас пони решит, что это настоящие яблочки и съест свитер, а Лена смеялась.

Однажды сходили на экскурсию на советский пароход, зашедший в порт, где Лена очень удивилась, – такие там были странные и необычные туалеты. Наш шофер, пришедший с внуком, впервые Лену увидел, послушал детскую болтовню и невероятно удивился, что девочка, приехавшая полгода назад, так хорошо говорит на языке. Шофёр сначала даже не поверил, что раньше она язык не знала. По его словам, никогда раньше он таких детей не встречал. Мы с Леной очень гордились.

В другой раз Лена очень испугалась. Дело было так – я сел за руль машины Густаво – жениха Грасиелы, и мы тихо поехали по парку, а Лена закричала от страха: – Папа, не надо, папа остановись. Никакие увещевания не помогали, пришлось остановиться. Но мне стало очень не по себе. Именно с тех пор я ни разу в жизни не смог заставить себя привыкнуть к вождению. Чем-то своим испугом Леночка меня изменила.

Потом один парень, которому очень Лена понравилась (Мигель, кажется), стал делать ее художественные фотографии – на улице, на вокзале, дома. Надевал какую-то кепочку, заставлял брать чемодан и стоять на перроне – "Прощание". Были еще "Элегия", "Грусть" и много подобных фотографий. Мигель говорил, что выражение лица у Лены очень романтическое. Особенно много фотографий было сделано в красном платьице с белым воротничком и в белых квадратиках – оно, по словам фотографа, очень гармонировало с лицом. Любопытно, что познкомились с ним случайно. Лена с мамой гуляли по улице, парень подошёл прямо на улице и попросил разрешения с Леной поработать.

В сентябре, после восьми месяцев жизни в Баие-Бланке, мы отправились в Буэнос-Айрес.

В садике с Леной очень мило попрощались – устроили небольшой прощальный праздник. В этот же день уходила из садика воспитательница по имени Алехандра. Лена и Алехандра сидели вместе, Алехандра даже заплакала, прощаясь с детьми, обнимала Лену, а Лена ее. И Лена в последний раз прошлась по городу в своем красном халатике с белыми пятнышками.

Буэнос Айрес

И поехали мы в столицу.

В дороге Лену стало укачивать — ехать надо было часов восемь или десять, да еще на маленьком автобусе. Первую половину проехали нормально, а затем начались мучения. Лена попросилась выйти. Мы постояли и поехали дальше, но через час ее снова укачало, мы снова остановились. Шофер воспринимал все совершенно нормально — понятно было, что маленькому ребенку сложно. останавливались мы раз десять. Где-то к пятому разу я стал подозревать, что мы присутствуем при эксперименте — когда же эти взрослые поймут, что я просто развлекаюсь из-за того, что они останавливают такую большую машину по моей просьбе и стоят, пока я не захочу продолжить поездку. Личико не было бледным, глазки не выглядели измученными, даже усталости от поездки было меньше, чем у взрослых. Когда, наконец-то, добрались до столицы и подъехали к гостинице, Лена вышла и, как ни в чем не бывало, стала бегать по вестибюлю. Мои подозрения усилились, но так и остались подозрениями — на самом деле её так сильно укачивало последние три часа поездки или она просто наслаждалась и веселилась?

Первый год в Буэнос Айресе мы провели в небольшой квартире. Опять же Лена ездила с мамой на дачу, на сей раз оставаясь там ночевать (я же там побывал пару раз, не более). На даче было много комаров, окна затягивались сеткой.

На даче Лена подружилась с одним инженером — дядей Славой. Они о чем-то болтали, что-то строили, играли в прятки, ухаживали за лошадьми. У него под Москвой осталась такая же внучка и он по ней скучал, а Леночка напоминала ему внученьку.

На даче жил десяток лошадей, были они смирными, из конюшни не выходили. Лена их кормила и гладила, но немного боялась, подходила осторожно. Мама хотела попросить хозяина разрешить нам покататься, да тот так и не появился.

В Буэнос-Айресе Лена пошла в школу — колледж Милфильд. Частная школа, но очень дешевая, как вообще была дешевой жизнь в Аргентине в те времена. Сначала она ходила в подготовительный класс — точнее, в старшую группу детского сада в этом же колледже. Теперь халатик был зеленым, но, опять же, в белый горошек и белым воротничком, вроде бы. Училась неплохо, даже получала похвальные записи в дневник. Что-то клеила, рисовала, раскрашивала, считала, писала.

Появились новы друзья — Маркос, например, и другие (кажется, Фернандо). Иногда девочки приходили к нам в гости. Немного влюбилась в одного учителя по имени Пабло, но в него все дети были влюблены — замечательный был парень.

Ездила на три дня в поход, но там ей не понравилось — комары заели, ночами замерзала. Впрочем, на фотографиях из похода видно, что и развлекалась неплохо — особенно, когда Пабло поймал лягушку и вся компания куда-то мчалась.

К тому времени язык Лена знала великолепно. Когда в Аргентину приехала моя коллега — Наташа Нечипоренко, и зашла в гости, она попросила Лену назвать буквы алфавита (те были нарисованы на небольшой школьной доске, которую Лене купили в подарок и которая стояла в гостиной небольшой квартирки). Лена запросто назвала весь алфавит, но каждую букву называла с артиклем, как и полагается. Наталья просто ахнула — у нее в институте студенты после пяти лет обучения забывают артикль перед буквой называть, а тут маленькая девочка… Потом Лена разговаривала с ней по-испански, совершенно без акцента произнося все слова, и даже чисто аргентинские звуки — которым аналога в русском нет. Наталья была очарована, рассказала в Москве. Через какое-то время заехал в гости Олег Горин — в командировку, конечно, — и тоже был ошарашен, хотя ему уже было известно о поразительных успехах.

Приезжал и дедушка — мой отец (тоже в командировку), которому Лена переводила фильмы — точнее, рассказывала их содержание. Тоже удивлялся способностям.

Ходили снова на советский пароход, ходили в лес почти в центре города, смотрели мультфильмы про Хи-мана и Леоно. Неплохо жили. Лена уже неплохо умела читать и сама вечерами читала сказки, иногда задавая вопросы, когда встречалось непонятное слово, а иногда споря о содержании сказки: — «Ну почему он так поступил, ведь лучше было бы иначе…» (особенно при чтении сказок Андерсена — но они сложные, для детей постарше, Лена их не очень понимала). Мне очень нравилось, что Леночка сама читает, и не только читает, но и думает при этом.

Еще помню, как мы ходили с Леной в Итал-парк (позже он был закрыт после несчастного случая) — катались на карусели, ездили в темном лабиринте ужасов, где громко орали, посещали там спектакли для детей. Не помню, сколько раз, но частенько мы там бывали — он находился недалеко от нас. Хотя Лена лабиринт боялась, её туда тянуло, и мы всегда выстаивали очередь, дабы туда попасть. А потом мчались по темному туннелю, а по лицу хлестали пряди каких-то тряпок. Вот крику-то было. И еще любила кататься на горизонтальной карусели, где детей привязывали к доске, а когда карусель раскручивалась, все жутко визжали и хохотали. И совершенно Лена не укачивалась.

Пару раз съездили в так называемый Городской Парк — он находится очень далеко от центра, туда надо было ехать на метро до конечной, а от метро ходит единственный трамвай в стране (но один раз ездили на машине). В парке тоже посетили разные аттракционы, но запомнился один — огромный круг, который быстро вращался, — как чертово колесо, только гораздо быстрее, а люди сидели в кабинах. Кабины были закрыты мелкой сеткой — но в достаточно крупную клетку. Кабины тоже вращались — независимо от круга — во всех направлениях. Я все две или три минуты поездки держался за карман, в котором забыл расческу и мелочь — а то бы все улетело. Я вышел, шатаясь, а Лена чувствовала себя совершенно нормально.

Ну, и конечно, было много других развлечений. Были и обиды — не обходилось без обычных сложностей, ссор, наказаний. Однажды я сказал Лене, чтобы она уходила и больше не приходила, раз не хочет то ли прибирать, то ли слушаться, то ли ужинать — не помню, — обычная коллизия. Разрешил взять любимые вещи, постель. Лена тихонько взяла одеяло и подушку, а затем подхватила под мышку огромную плюшевую собаку по имени Сова — она ее так сама назвала, и тихо вышла из квартиры. Я закрыл дверь, но, конечно, стоял, прислушиваясь, что она станет делать. Лена отошла к лестнице (я ей сказал, чтобы на лифте не уезжала — маленьким детям одним нельзя ездить на лифте) и стала спускаться. Подождал я секунд пять, тихонько открыл дверь и на цыпочках подошел к лестнице. Гляжу, а бедняга села на ступенечке, прижала крепко-крепко Сову, подушку и одеяло, и призадумалась. Сидит тихо, как мышка, что делать, не знает, куда идти и как жить дальше — непонятно. И так ее тут жалко стало, что я подошел и строго спросил, будет ли она еще когда-нибудь так плохо себя вести, Лена покачала головой, мол, нет, никогда больше она себя плохо вести не будет, и пошла домой, прощёная, где быстро то ли убрала комнату, то ли подняла разбросанные вещи — не помню.

А мне стало очень горько из-за того, что так сурово с ней обошлося. До сих пор больно.

Жили в Буэнос-Айресе, не тужили. Лена росла, уже появились телефонные разговоры с подружками, какие-то секреты и тому подобные дела.

Но, к сожалению, из Буэнос-Айреса мы уехали после двух лет проживания. Вернулись на пару месяцев в Баию-Бланку. Там Лена пошла во второй класс, уже в синем халате, но проходила в школу «Педро Гойена» недолго. Правда, в классе оказались её бывшие коллеги по детскому садику, они быстро сдружились, но, привыкнуть окончательно не успели — наступило аргентинское лето и каникулы, а потом мы уехали (но школа резко подорожала — надо было платить уже половину зарплаты, что всё равно было не по карману, хотя что-нибудь придумали бы).

Тогда же Лена стала заниматься карате — довольно далеко от дома. Приходилось ходить пешком долго или ездить на автобусе. Перед отъездом в Москву Лена успела сдать экзамен на первую ступень — основные упражнения. У нее неплохо получались движения «ката». Конечно, силы не хватало и сноровки тоже, но начало было очень неплохим, жаль, в Москве я так и не нашел этого вида карате, да еще для малышей. В те времена в Москве таких студий не было.

Но диплом ей так и не прислали, хотя мы оставили адрес и деньги. А может быть он потерялся в дороге. Остались фотографии, где Лена в белой форме показывает приемы.

Снова Москва

Мы вернулись в Москву. Сначала Оля с Леной (в декабре 1990 года), а через месяц и я, потому что отправился не в Москву сразу, а в Чили, где получил коротенький контракт на работу синхронистом. Но хотя и проработал недели три, но платили весьма неплохо — в день получал половину месячной зарплаты на предыдущем месте.

Было Лене уже почти восемь лет и она пошла в школу, рядом с домом. В школе изучали немецкий язык. Никому дела не было до того, что ребёнок прекрасно говорит на другом иностранном языке, и Лена, естественно, отставала от одноклассников. Да и по другим предметам школьная программа в Москве не соответствовала программам обучения в других странах. Ленока подружилась с одними девчонками, ругалась с другими, начала подолгу болтать по телефону — как все дети в ее возрасте. Вместе с подружками готовила домашнее задание. (Почерк был очень плохой — в Аргентине почерк не ставили, приходилось много работать, чтобы исправить).

У нее было две замечательных зимних куртки — синяя и красная, с узорами, огромные и теплые. Как-то мы гуляли около Пушкинского музея, дело было зимой, решили слепить снежную бабу. Долго возились в снегу, скатали огромные шары, а когда пришли домой, оказалось, что куча снега лежит даже в капюшоне! Хохотали до упаду.

Из Аргентины привезли велосипед — очень красивый, с широкими красными колесами, весь в наклейках и надписях — таких в стране не было. Когда Лена в первый раз вышла гулять с велосипедом, все дети просто с ума сошли от зависти и, как всегда бывает, возненавидели велосипед — колеса плохие, устойчивости нет, тормоза плохо работают и вообще всего два колеса. Обычная черная зависть, которую легко победить, выходя и катаясь на нем на глазах публики, которая будет вопить, но в душе мечтать о такой же машине. Но Лена восприняла обвинения всерьез и наотрез отказалась на нем кататься по двору и в округе. Пришлось отвезти его на Чернышевского, где Лена все-таки каталась. Ставили рекорды. Леночка ездила по большому кругу, а я отмечал время. В первый раз проехала за 41 секунду, затем улучшала время, дошла до 32. Когда уставала, было 37. После очередного рекорда сделали запись на видеопленку — я задавал вопросы в качестве журналиста, а Лена гордо рассказывала о пути к успеху и о планах на будущее. Причем все интервью проходило по-испански.

Еще Лена любила возиться с кошкой Муршой, которая пришла и поселилась в квартире (Сначала кошку назвали Ноэми, но вскоре выяснилось, что это знаменитая на всю округу Мурша). Когда у Мурши впервые после «переезда» родились котята, Лена дала им имена, а про одного котенка — по имени Спики, даже написала рассказ, который послала крестной матери Норме в Аргентину. (Лену в Буэнос-Айресе крестили — отец Геннадий, позже он стал настоятелем храма на Красной площади в Москве. Молодой веселый парень. Долго крестил — минут сорок, не как в обычной церкви в Москве).

В школе Леночка стала писать замечательные сочинения — с глубокими идеями, с прекрасным развитием сюжета, с неожиданными развязками. Использовала в сочинениях какие-то аргентинские реалии, упоминала факты, которые слышала или о которых прочитала. Сюжеты были неординарные, даже на взгляд взрослого человека. Создавалось впечатление, что рождается если уж не великий писатель, то неплохой рассказчик, журналист, переводчик или просто человек с хорошим устойчивым аналитическим разумом, умением мыслить и обобщать ситуации, с неплохой способностью изложения и обработки фактов, одним словом, человек с хорошей головой. Со временем сочинения становились сложнее, излагаемые мысли глубже, высказывались всё более четко, учительница стала замечать и хвалить Лену отдельно.

Летом 91 года снова приехали в Ригу. И снова на ту же дачу. На сей раз ситуация в стране изменилась — Латвия уже практически отделилась от СССР, царило напряжение и одновременно веселье в ожидании колоссальных перемен, люди на даче обсуждали только политические события, а Лена, несмотря на все трения между русскими и латышами, сдружилась с латышским парнем по имени Каспар, который был года на два ее старше (если не путаю и это было не в 92 году — последнем году, когда еще существовала эта дача и когда можно было ездить в Латвию без визы).

Каждый день Леночка и Каспар играли вместе, строили хижину в леске, неподалеку от дома, устраивали войны с окрестными ребятишками, часами болтали, сидя на пригорке возле дачного городка. Все это продолжалось, пока из Ленинграда не приехали две 14-летние дамы — бойкие и веселые. Каспар распушил хвост и забыл про Лену, на которую, разумеется, взрослые дамы внимания не обращали. Лена ходила мрачнее тучи. На вопросы отвечала односложно, страдала молча, но не признавалась, в чем причина, хотя с первого взгляда можно было понять, в чем дело, особенно, когда она кидала испепеляющие взгляды на холмик, где Каспар, размахивая руками, о чем-то горячо вещал двоим подружкам.

Малыша было немного жалко и в то же время немного смешно, так как совершенно ясно было, что эта первая влюбленность исчезнет через пару недель, не оставив следа, однако ревность и страдания были настолько непосредственны и милы, что вызывали умиление. (А через много-много лет Каспар Лену нашёл в Интернете, написал ей, но она отвечала односложно, интереса не проявила, он язвительно заметил, что надоедает одним своим присутствим, переписка прекратилась).

Съездили в Вильнюс. Заехали в старинный замок в Тракае, где придумали долгую историю о рыцарях, королеве Леоноре и ее верных стражах.

Имя королевы (или принцессы) — Леонора, — придумала Лена. Леонора стала героиней многих игр и историй, была весьма умна, храбра, красива и обаятельна. Иногда Леоноре доставалось от воинственных и агрессивных соседей — народа щипов. Название народа происходило от слова «шип», которое как-то употребила сама Лена: в школе, на уроке литературы, была произнесена фраза: «Змеиный шип», после чего Лена метко вставила ее в обычную дружескую перепалку со мной, мол, «раздался папин шип». Оборот мне настолько понравился, что я немедленно выдумал народ «шипов», который преобразовался в более удобный для произношения вариант «щипов», щип-щипычей и так далее.

Позже игру в Леонору и щипов Лена разлюбила и играть в нее отказывалась. По-моему, это игра как-то не помещалась в детский самостоятельный мир, где Леонора не имела соперников, а щипы не соглашались признать ее повелительницей.

Надо сказать, что иногда Лене удавались замечательные афоризмы и ее язык характеризовался блестящими находками.

Еще когда она была маленькая, как-то мы гуляли, а Лена задавала вопросы: «Почему, а как, а что такое…» Обычные почемучки всех малышей. Я терпеливо объяснял. На каждый ответ следовал новый вопрос. Меня поражало, насколько ребенок может быть настойчив в вопросах. Наконец, в ответе прозвучало нечто вроде: «…У меня на работе». Незамедлительно последовал вопрос: «А что такое работа?» Что такое работа, Лена прекрасно понимала, и тут до меня дошло, что она просто развлекается, задавая вопросы, наблюдая за реакцией — до каких пор взрослый будет нудно отвечать на простейшие вопросы, как бы свидетельствующие о беспробудной тупости ребенка. Я оценил шутку — очень неплохо для малыша.

Как-то, бродя по Риге, мы придумали игру. Дело в том, что когда Лена спотыкалась, я обычно произносил дежурную фразу: «Что ты, верный конь, спотыкаешься!». Лену эта фраза, обращенная к ней, возмущала — она же не конь. И когда она в очередной раз запротестовала, я с невинным видом показал на изображение конской головы на стене и произнес: — А я не к тебе обращаюсь, а к нему.

С тех пор, при виде картинки, барельефа, рисунка коня, один из нас сразу же произносил: – Что ты, верный конь, спотыкаешься! Другой должен был немедленно найти изображение коня где-нибудь в округе. Затем игра осложнилась — в развитие поиска изображения. Кто-то нарочно спотыкался, партнер произносил ритуальную фразу, а споткнувшийся сразу же начинал считать. И произнесшему фразу надо было найти и указать на коня до истечения счета — обычно, минута. В Риге и в Вильнюсе, как правило, это удавалось — коней, конских голов, фресок с лошадьми было достаточно. В крайнем случае, годились газеты и журналы, выставленные в многочисленных киосках. Иногда, в особо тяжелых случаях, выдвигались требования считать «нормально, а не так быстро!», что в свою очередь затягивало время. Находились и иные веселые трюки. Я иногда жульничал, так как знал город и знал, где можно было найти коня, так что произносил фразу в казалось бы неподходящей обстановке, когда лошадь рядом и не валялась, но я-то прекрасно знал, что за углом целый табун пасется.

И вот, вернувшись в Москву, я точно так же произнес фразу про спотыкающегося коня, начался подсчет, и тут выяснилось, что коней нигде не наблюдается. Через три минуты медленного счета Лена весело заорала, видя свою полную победу: «Это тебе, папочка, не Рига!!» Фраза была замечательной, какое-то время мы ее произносили по любому поводу, когда надо было показать, что вопрос не легкий.

Пару раз Лена порывалась вести дневник. Я приветствовал стремления. Даже выдал специальную тетрадку, в которой оба раза Леночка заполнила две страницы, изложив историю пары дней. Но не сомневался, что дальше дело не пойдет — у меня был точно такой же период, когда желание вести дневник появлялось, а затем благополучно исчезало. И тот, кто через это не прошел, пусть первым бросит камень.

Дневник дочки я тогда не читал, но, гораздо позже, нашел его в куче вещей, и открыв черный блокнот в глянцевой обложке, обнаружил забытые записи и с любопытством просмотрел. Ничего особенного на этих страничках: болтовня с подружкой, упоминание о Саше — соседском мальчугане, об уроке немецкого. Поразило, насколько свеж и хорош был язык, несмотря на корявый почерк и орфографические ошибки (правда, ошибок немного). Однако обороты были красивыми, в меру сложными, с замечательными эпитетами и метафорами. Снова чувствовался талант, простор и фантазия. В паре слов Лене удавалось дать исчерпывающую характеристику событию или человеку, причем настолько выпукло и ярко, что восприятие было идеальным.

Но, как всегда бывает, дневник забрасывался после первых же изысканий — детей привлекает только новое и свежее. Как только наступает обыденность и рутина — а ведение дневника на третий день становится именно рутиной, интерес угасает и вянет, а тетрадка забрасывается в дальний угол. Тем более, что заниматься писаниной можно и на сочинениях в школе, в письмах к подружкам и по вечерам «дома у камина».

В письме крестной маме в Аргентину был, кстати, не просто рассказ о котенке Спики, но и полная блеска фантастическая феерия, закончившаяся тем, что котенок попадал на телевидение и становился телезвездой.

Каждый день мы ставили Лене мультфильмы на видео на испанском языке. Привезли мы из Аргентины около 20 кассет на испанском — мультфильмы, кинокартины, развлекательные передачи. Главной целью было не забывать язык. Естественно, процесс забывания всё равно шёл, но что-то оставалось и постоянно подпитывалось. Иногда, когда приезжали гости из Аргентины, мы с ними гуляли, и, тем самым, практиковались. Лена вызывала восхищение — не только знанием языка, но и рассуждениями, рассказами и наблюдениями.

К этому возрасту уже стала появляться личность. Начались переживания, обострилось чувство справедливости и несправедливости. Мир разрастался с быстротой молнии — каждый день Лена задавала все новые вопросы, начала рассуждать на темы благородства и низости, честности и лжи, отношений между людьми. С ней было интересно поболтать просто так — при прогулках, перед сном, во время обеда. Пересекался ребенок, веривший в то, что любой обман написан на глазках, и подросток, вдруг понявший, мир не ограничивается маленьким мирком тесной комнатки.

Какие-то мелкие неудачи или то, что человек считал неудачей, вызывали резкие переживания. Помню, когда Лена не выиграла призовое место на соревнованиях по гимнастике на районных курсах, она еле сдерживалась, чтобы не заплакать, хотя и неплохо выступила.

Я смотрел на нее и вспоминал один случай из раннего Леночкиного детства, когда я, — а случилось это в Риге, — как-то раз перед купанием сказал ей, что горячей воды нет, будем купаться в холодной — просто в шутку. И Лена, еще очень маленькая, все воспринимавшая как абсолютную истину, вдруг поверила в папины слова. Поняв это, я просто произнес, что вот, мол, вода появилась, но так стало жалко беззащитного ребенка, которого обмануть ничего не стоит. И эта беззащитность и искренность не исчезали, но переходили на новую ступень, и при виде расстроившейся из-за потери призового места девочки я почувствовал то же самое, что и в раннем Леночкином детстве. Защемило сердце.

Леночка и Канада

Затем Леночка уехала в Канаду, и мы встретились только через полгода. Я очень скучал без неё, и увидев, чуть не расплакался. Лена показывала тетрадки с упражнениями на французском языке, читала тексты из книжек, рассказывала о первых сочинениях, — тоже весьма неплохих, хотя французский язык еще не был настолько хорошим, чтобы полностью выразить желаемую мысль. Уже тогда бойко болтала по телефону, вставляя какие-то местные выражения.

И когда Лена пошла в школу после зимних каникул, – она попросила встретить ее после уроков. Я подошел к двери школы и подождал минут десять, потому что пришёл очень рано. Прозвучал звонок и огромная толпа детей выскочила наружу. Я ждал Лену. Её класс долго не выходил, но, наконец-то, высыпали и они, в середине толпы толкалась Лена — в своей сине-красной куртке с капюшоном — уже не новой, не такой блестящей и не такой огромной, как раньше, но все ещё симпатичной. Леночка меня не заметила, о чем-то оживленно болтая с подружкой. Я ее окликнул пару раз, она обернулась, и глаза озарились.

Лена подбежала ко мне и схватилась за руку, хотя обычно очень не любила, когда ее вели «за ручку» — она ведь уже не маленькая. Я подхватил ладошку, сжал в ладони и мы пошли домой — под взглядами детишек, которые смотрели с неподдельным любопытством. Лена шла, высоко подняв голову и гордясь тем, что идет не одна, а с папой.

Иллюстрация от Леночки.